― Что происходит с Ичиго?

Высокий мрачноватый тип в странноватом оборванном пальто с белоснежными манжетами; солнечные очки, несмотря на полутьму склада. В животе шевельнулся противный холодок, ― «Почему не заметил, как он вошел? Теряешь форму»?

― Не имею чести быть знакомым, ― инстинкт вопил об осторожности.

― Имеешь. Меня зовут Зангетсу, ― гость стоял спокойно и очень прямо, не прикасаясь к косяку. ― Мне интересно. И ты мне расскажешь, ― ровный голос, казалось, сочился угрозой, ее тяжелые маслянистые капли падали на пол, наполняя воздух душным страхом, сковывая мышцы шеи, поднимая волосы на загривке. ― О дурацкой методике возвращения сил шинигами и ее побочных эффектах. И о том, почему был готов убить его. А я послушаю. И ты попробуешь меня убедить. Если получится ― может, мы и подружимся.

Острый подбородок дернулся вверх, очки блеснули синим, отразив небо из пыльного окошка. Холодок перебрался на спину и пробежал между лопаток. ― «С таким непонятно, что хуже, дружить или драться», ― Урахара дернул плечом и растянул рот в улыбке:

― Чай, пиво? Шахматы, девочки? Правда или… ― шепотом, ― полуправда, которая тебе понравится гораздо больше? ― «На Соугьеку тоже будешь паясничать»?

Зангетсу протянул руку за угол и извлек за шкирку упирающегося Джинту.

― Твой… ― хозяйская щека дернулась, улыбка поползла с лица. ― мальчик? Дружок, принеси нам чаю. Горячего. Много. И жаровню. ― Джинта попытался пнуть его пяткой, но не смог дотянуться, извиваясь на вытянутой руке. ― Ты понял, или повторить?

Мальчишка сглотнул, кивнул и скосил глаза на дверь.

― Он понял, ― почему-то хрипло сказал Урахара. ― Садись, гостем будешь.

А потом было очень много чая, и чайник подсвистывал на раскаленных углях. Зангетсу умел слушать. Пиво и соленые крекеры на черных полосках нори. Притихшие Тессай, Джинта и Уруру по темным углам. Отблески закатного солнца от железок под потолком, синева в узком окошке постепенно сменялась чернью. И страх сменялся уважением. И было жутко интересно, во что превращался гнев. И хотелось иметь такого друга, как давно ничего не хотелось. Даже сильнее, чем размять ноги или пописать.

― Я все понял, кроме одного, ― тяжелый голос почти незаметно влился в поток мыслей. ― как ты собираешься ему помочь?

Чайник присвистнул особенно громко, Уруру вздрогнула, Урахара поскреб шею и грудь. И щеку с трехдневной щетиной. Зангетсу молчал, но почему-то это помогало думать. Воздух пыльного склада... Пахло, будто в лесу.

― Я не всесилен, ― начал он, и у гостя дернулся уголок рта. ― Но кое-что могу. Где-то у меня был телефон одного деятеля, как его там?

― Хирако Шинджи, хозяин.

― Да! ― Урахара ухмыльнулся и поднял палец. ― Именно так, Хирако Шинджи! Он наверняка что-нибудь придумает. Джинта, беги за телефоном!

Чуть склонив голову на бок, Зангетсу переводил взгляд с одного на другого.

― И еще один вопрос. Что такое телефон?

***

Призрак Шоссе

Ветер и пыль, и отблески солнца на белом капоте.

Ветер в ушах, как визг очумелых скрипок, вечер. Пыль. И серая ткань шоссе среди увитых глицинией пригородов. Бьякуя выбрал кабриолет исключительно ради удобства - из открытой машины проще управлять облаком розовых лепестков.

Все внимание ― бесконечной трещине в небе и холлоу, сыплющимся, словно бомбы из наглого, уверенного в собственной неуязвимости самолета. Видали и такое. Давно. В другой миссии.

Еще быстрее. Жаль, кабриолеты не умеют летать. И машины на шоссе будто встали. Все ли? Слева опять ― черный мотоциклист. В который раз боковым зрением Бьякуя ловит обтянутое кожей колено, напряженную пятку ― острым углом вниз, как у жокея. Всплеск реяцу, новая стая холлоу, рой лепестков. Рев мотора, мотоциклист теряется где-то сзади, и почему-то становится жаль.

Напряжение миссии почти познакомило их. Последние пять минут ― то поравняется, то отстанет, то вырвется вперед ― черный мотоциклист на черном мотоцикле, сияющий в закатном солнце шлем, острые и плавные линии, скорость. Праздник для глаз. Хочется смотреть и глотать густой, как кисель, ветер, а потеряешь из виду ― отчего-то начинает тяготить привычное, как кенсейкан, одиночество. Еще холлоу. Двое. Пять. Двадцать. Стая голодных стервятников. Лепестков не хватает, а какой банкай в этом почти полете? И, как старый друг ― рев мотора слева, сизый дым и золотой блик на бензобаке. Уголком глаза ухватить жесткую линию плеч, голые руки и вздрогнуть. Хорош. Как всадник, припавший к шее коня.

Куда исчезли три монстра? Подкрепление? Мотоциклист? Шинигами? Кто?

Еще минус два, теперь справимся. Бьякуя от облегчения чуть повернул голову. Блик на шлеме дернулся. Полупоклон? И снова рев, дым, жалобный вой ветра, блестящий кожаный силуэт вырывается вперед и невозможно отвести глаз от напряженной спины. Углы плеч, локти. Линия ягодиц приковала взгляд еще пять минут назад, но тогда просто не было времени смотреть: грузовичок Ренджи в кювете, Хонда Рикичи блокирована четырьмя полицейскими, вой сирен; свет красно-синих мигалок превращает рядовую миссию в какой-то пошлый праздник, вот только скорость. Ветер и пыль, бросок влево, еще левее, по обочине, вцепившись взглядом в дорогу, главное – оторваться от полицейских. И черный мотоциклист почти летит, вместе с ним уходя от погони. Тогда казалось – совпадение. Безумный смертный. Похоже, нет.

Что у него за шикай? Не время для любопытства. Главное – теперь есть, кому прикрыть спину. Неуместная радость.

Ветер вдруг почему-то стал сладким, Бьякуя глубоко вдохнул и захлебнулся, поперхнулся пылью и чихнул. Кончик Гинпаку сорвался с плеча, ветер схватил его, повертел и бросил на колесо. Проводить его взглядом, понимая, что Сенбонзакура не успеет. Ее воздушный бой слишком далеко. А мотоцикл взревел и подпрыгнул, сумасшедшим кузнечиком взлетел над кабриолетом; рука в черной перчатке рванула конец шарфа с колеса и швырнула хозяину, Бьякуя поймал. А потом смотрел, как в замедленном кино ― блестящая черная машина переворачивается в воздухе, всадника отбрасывает удар когтистой лапы, шлем летит в сторону, стройное тело с рваными ранами вдоль спины тяжело падает на заднее сиденье.

Нет времени оглядываться. Потому что прикрыть ― некому.

― Чире, Сенбонзакура Кагейоши, ― Получилось. И равнодушно смотреть на тучи лепестков и толпы врагов, рассыпающихся в пыль. Все, как всегда.

Теперь можно сбросить скорость и расслабленно откинуть голову, чтобы волосы не липли к разгоряченным щекам. Почему так тянет оглянуться? Он зачем-то на секунду зажмурился и медленно повернул голову, чтобы наткнуться на влажный настороженный взгляд. Хисаги Шухей. Кто бы мог подумать.

― Фукутайчо. Благодарю за помощь, ― а что еще сказать? Что последние пять минут любовался его обтянутой черной кожей задницей? Недостойные мысли. Неуместные.

― Не стоит, Кучики-тайчо, ― на изрезанном шрамами лице гримаса боли сменилась напряженной полуулыбкой. ― Я не мог допустить, чтобы это случилось еще раз. Шарфики, кажется, объявили войну красоте.

― О чем вы, лейтенант? ― тонкие брови недовольно взлетели.

― Просто был уже такой случай. Тоже ветер, кабриолет… ненавижу шарфики, ― Шухей захрипел и потерял сознание.

А Бьякуя в полном недоумении сидел, подставляя лицо ветру, пытаясь привести в порядок мысли, потом перемахнул через спинку сиденья, сгреб Хисаги в охапку и рванул в госпиталь, на ходу размышляя, что красота порой обнаруживается в самых неожиданных местах. И надо бы пригласить фукутайчо на чай. Что за чушь он нес? Бредил? А может, шутил? Вряд ли. Он что, действительно ненавидит шарфики? Почему-то последний вопрос казался особенно важным.